Скала из выветренного песчаника возникает внезапно, как из-под земли. Странные существа глядят со стен; красные, охряно-желтые рыбы и другие животные, выписанные кистью безвестного художника. Тут же, в маленькой пещере, лежат человеческие череп и кости, а если внимательно осмотреть ее пол, можно увидеть каменные наконечники копий, скребки и кости животных, на которых охотились люди. На стенах пещеры с тщательно выписанными рыбами и ехидной соседствуют грубо намалеванные козы, свиньи и быки, впервые появившиеся здесь лет сто назад.

Но особенно режут глаз «произведения искусства», бывшие в деле еще совсем недавно,— жестянки из-под пива, пластмассовые фляжки, ржавые электробатарейки. Свидетельства отступления одной культуры под натиском другой...  

Кажется, что над этими безмолвными мертвыми скалами все еще витают духи их прежних обитателей. Старые кострища выглядят совсем свежими. И тем не менее народ гагуджу покинул пределы Малангангерра. Племя мигрирует в границах национального парка, а многие его члены и вовсе оставили земли предков. Сменится еще одно-два поколения, и культура гагуджу, чья история насчитывает более сорока тысяч лет, просто угаснет. Люди уйдут, воспоминания потускнеют, и вроде бы не было никакого народа...  Кто же такие гагуджу? Каково их мировоззрение? Как относятся они к окружающей природе? Американские кинодокументалисты Белинда Райт и Стэнли Бриден прожили в национальном парке Какаду полтора года и успели подружиться со многими аборигенами гагуджу. Здесь они услышали драматичную сагу о древнем народе.

Говоря о «Грезах», гагуджу имеют в виду начало жизни, ее зарождение и продолжение — от прошлого, через настоящее, в будущее.

Покойный Сайлас Роберте, один из вождей аборигенов, близкий к гагуджу, в свое время объяснял это так: «Аборигены связаны с природой особой связью... Все естественные явления мы воспринимаем как частицу самих себя. И все, что есть на земле, тоже частично очеловечено нами».

А история возникновения гагуджу такова: давным-давно, еще до эпохи «Грез», когда не было счета времени, существовал шаткий мир, не имевший четких очертаний. Потом, в начале «Грез», из морской пучины появилась Варрамуррунгунджи — человеческое — или похожее на человека — существо женского пола. Она сотворила земную твердь и дала начало роду людскому. Она же подарила людям языки и наречия.

Позже пришли другие создатели. Джинга, огромный прародитель крокодилов, создал страну скал; морской орел Маравути принес в когтях водяные лилии и посадил их на заливных лугах. 

Завершив таинство сотворения, великие пращуры превратились в частицы пейзажа, существующие и по сей день. Варрамуррунгунджи стала белой скалой в лесу, Джинга — утесом, похожим на спину крокодила. Теперь местность вокруг них называют «Страной Грез».

— Все живое едино,— особо подчеркивает Нейджи.

— Земля наша мать, орел — двоюродный брат. Дерево гонит кровь по нашим жилам. Растут травы. Течет вода. И все мы — одно целое.

Завершив сотворение мира, создатели, по преданию, объявили людям: «Теперь, когда мы дали вам все сущее, следите, чтобы оно оставалось таким вечно. Менять ничего нельзя».

Так Земля и все живущее на ней были отданы на попечение людей.

С тех пор сменилось, вероятно, две тысячи поколений, а жизнь в национальном парке Какаду не прекратилась. Будучи неотъемлемой частью страны, плотью от плоти земной, аборигены совершенно неспособны понять, зачем кому-либо изменять или разрушать облик земли. Для них это равнозначно разорению источника их жизненной силы.

«У белого человека нет «Грез»,— говорят они.— Он идет другим путем. Он принадлежит дороге». А словом «дорога» у аборигенов обозначается все противное природе, все то, что ведет к постепенному упадку и гибели.

Как и остальные старики, Джордж Наймингам не знает точно, сколько ему лет. Должно быть, за семьдесят. У него тихая мягкая речь, но щеки и нос пересекают шрамы — свидетельство трудной жизни в буше и на скотоводческих фермах. Он с удовольствием показывает гостям «картинную галерею» гагуджу, расположенную довольно далеко от поселения. Чтобы добраться до нее на автомобиле, приходится пересечь обширный массив эвкалиптового леса. Внезапно он расступается, и перед вами расстилается равнина, лишенная деревьев, но изобилующая высокими скалами из песчаника.

Машина натыкается на термитники, пересекает русла пересохших рек, вброд перебирается через ручьи по скользким валунам, углубляясь все дальше в нагромождение скал. Но вот дорога обрывается у широкого ручья с осыпающимися песчаными берегами. Тут не проехать даже на вездеходе, надо идти пешком.

За крутым склоном, по которому взбираются Стэнли и Белинда, задыхаясь и обливаясь потом под тяжестью аппаратуры, маячит отвесный утес высотой в 150 метров. И прямо на уровне глаз — сотни фигурок: люди, духи, кенгуру, журавли, ехидны, вездесущие рыбы. Длина этой картинной галереи более пятидесяти метров. Красные, охряные или белые фигурки, изображающие реальных и вымышленных обитателей буша, кажутся живыми. Где-то над головой от скал отражается эхо чистой песни какой-то чудесной «птицы».

— Это дух женщины, призывающей любимого,— объясняет Наймингам и добавляет чуть погодя: — А вон ту большую рыбу баррамунди нарисовал мой двоюродный брат Найомбольми.

Наскальные рисунки национального парка Какаду, а их многие тысячи, принадлежат к числу чудес света.

По оценкам антропологов и археологов, самые старые росписи насчитывают по меньшей мере 20 тысяч лет, а кое-кто считает, что им уже 350 веков.

Это традиционное искусство живо и теперь, но нынешние художники-аборигены рисуют в основном на древесной коре. Собственно наскальная живопись угасла около 15 лет назад. По словам Наймингама, самые ранние изображения — тщательно выписанные тонкой кистью человеческие фигурки и животные — созданы не людьми. Их нарисовали дружелюбные и робкие духи Мими.

— Мими показали аборигенам, как охотиться на кенгуру, научили рисовать и делать множество других вещей,— говорит он.

— Спросите моего брата Капириги, он все это знает.

Блюи Илкирр — один из последних еще работающих художников в парке Какаду. Он живет в буше вместе с женой, Сьюзен Аладжингу, и многочисленными родичами. Иногда он садится в свой маленький грузовичок и отправляется за продуктами в город, но вообще-то предпочитает кормиться дарами земли, добывая хлеб насущный охотой и другими древними способами. Незваных гостей тут обычно не жалуют, но Стэнли и Белинду приняли охотно, благо родственники загодя предупредили об их приезде.

«Они сидят в тени навеса из ветвей,— вспоминает Стэнли.— Похоже, тут предчувствовали наше посещение, хотя мы не извещали хозяев заранее. Аладжингу занята плетением корзины из веток пандануса, на коленях у нее устроился детеныш кенгуру. Илкирр пыхтит своей трубкой. Вскоре наш разговор становится непринужденным, как будто мы знакомы уже долгие годы».

Аладжингу — веселая и смешливая женщина, у Илкирра юмор более спокойный, сдержанный. Он моложе остальных взрослых мужчин племени, бодр и полон энергии. Излюбленная тема разговоров тут — животные и старые добрые времена, когда люди могли прокормиться одними только дарами буша.

Илкирр не прочь продемонстрировать и свое искусство художника, однако сразу предупреждает, что на это понадобится время, поскольку нужно еще набрать самой лучшей волокнистой коры, а она есть только на ручье Летучих Лисиц.

Первый визит завершается. Прощаясь, Аладжингу дарит Белинде Райт детеныша кенгуру. «Растите его большим,— смеясь, говорит она.— А потом привозите обратно, и мы его съедим».

«Этот малыш прожил с нами много месяцев,— пишет Стэнли,— пока в один прекрасный день мы не отпустили его на волю подальше от Илкиррова стойбища!»

Деревья с волокнистой корой представляют собой одну из разновидностей эвкалипта. У них на удивление высокий и прямой ствол. Кора — традиционный материал, из которого строят навесы в сезон дождей. А для Илкирра она еще и идеальный «холст».

Кусок коры выдерживают в течение двух месяцев, потом из него аккуратно вырезают прямоугольник со сторонами приблизительно 120 на 150 сантиметров. Только после этого художник раскладывает кисти, шлифовальный камень, краски, ставит рядом жестянку с водой и приступает к работе.

Большой кистью фабричного производства Илкирр наносит на кору темно-красную охру.

— Эта краска такая же, как кровь,— поясняет он по ходу дела.— А кровь оживляет зверей на картине.

Затем художник натирает на наждачном камне белую глину: порошок нужен для создания новой цветовой гаммы.

— Всю ночь ломал голову, что же нарисовать, как провести линии,— признается живописец.— Изображу, пожалуй, зверей из «Грез» Ист-Аллигатор.

Уверенными движениями он набрасывает сначала контур крокодила, потом рыбы баррамунди. Ни малейших колебаний, ни единой ошибки, а ведь пишет без натуры. Стебли, листья и цветы водяной лилии как бы вплетаются в композицию. А потом начинается самая сложная и кропотливая работа: на белые силуэты надо нанести тончайшие линии, которые образуют сложные узоры, имеющие каждый свой смысл и выражающие мольбы, обращенные к могущественным духам «Грез».

Последнюю линию на последнем животном Илкирр проводит через четыре месяца после начала работы. Шедевр завершен, стоявшая перед художником духовная задача выполнена. Сейчас эти произведения в большой цене: полотно такого формата и художественного уровня может стоить больше тысячи долларов.

Джуарр — внушительная скала высотой около ста метров. В вечернем свете поблескивают краски на выщербленном растрескавшемся камне. И сама скала, и ее зеркальное отражение в озере у подножия кажутся живыми.

Скала охраняет устье глубокого каньона, занимающего очень важное место в мифологии гагуджу. Седовласый и длиннобородый Ниппер Капириги, потрясая копьем, вспрыгивает на высокий валун и гортанно кричит что-то на родном языке. Так он объявляет обитающим в каньоне духам о своем прибытии, просит позволения войти и сообщает, что его сопровождают двое друзей. Сейчас он похож на инопланетянина, и это зрелище способно кого угодно повергнуть в благоговейный трепет, сменяющийся поистине суеверным страхом, когда слышишь, как эхо уносит в глубины каньона звуки твоего имени.

С формальностями покончено, Капириги подводит гостей к основанию утеса и показывает место, где Алмунди, радужная змея из сонма создателей, разделила скалу пополам и проникла в ущелье, чтобы проползти к верховьям ручья и почить в глубоком озере под водопадом.

— Алмунди и поныне живет в этом озере,— добавляет Капириги.

Эта змея — одно из самых почитаемых у гагуджу существ. Она создала горы, каменные гроты и глубокие озера. Каждый год она приносит дожди, и благодаря ей обновляется все живое. Поэтому ее часто видят стоящей на хвосте, в образе радуги. Вероятно, изображениям радужных змей около 10 тысяч лет. По мнению некоторых ученых, Алмунди — древнейший из непрерывно почитаемых религиозных символов в мире.

Последние лучи солнца ярко расцвечивают Джуарр, и обычно оживленный Капириги погружается в глубокое раздумье. Подобно другим старейшинам, он озабочен будущими судьбами страны. Кто придет ему на смену? Кто будет ухаживать за Алмунди и совершать таинства ритуалов? Дети не желают постигать науку «Грез», им это не интересно. И со смертью Капириги умрут его рассказы.

Уже почти темно. Маленькие летучие мыши выписывают в воздухе замысловатые кульбиты, гоняясь за насекомыми. Одна из них задевает мягким крылом щеку Капириги, и это прикосновение воспринимается как некий знак судьбы. В каньоне кричит морской орел, сидящий на своем гнезде, и лицо Капириги светлеет.

— Это Маравути,— говорит абориген,— хозяин здешних мест.

В каньоне бежит речушка, кишащая рыбой и черепахами. Иногда тут встречаются и крокодилы. Ущелье закупорено суровыми каменными стенами, под которыми блестит тихое черное озеро.

— Здесь живет Алмунди,— поясняет Капириги.— Купаться нельзя, рыбачить нельзя, громко разговаривать тоже нельзя. И нельзя бросать в воду камни. Несколько лет назад я привел сюда одного археолога и сказал ему то же самое. Но он расхохотался и бросил в озеро здоровенный булыжник. Той же ночью налетел шквал с дождем и смыл его лагерь. И это в сухой сезон.

Капириги тихо усмехается и шагает дальше, к песчаному берегу.

— Вот в этих пещерах живут духи Мими,— сообщает он своим белым гостям.

— Прямо в скалах. Они такие худые, что самый слабый ветерок ломает их длинные шеи. Только в затишье выходят они наружу, чтобы поохотиться и порисовать. А если тут появляется чужой или поднимается ветер, они тут же падают на скалы, а те раздвигаются, давая им дорогу, И опять смыкаются за ними. Тут надо быть начеку. Бывает, что Мими заманивают людей в толщу скал и заточают их там. Духи выходят на свет каждый вечер, но они невидимы. Они лишь оставляют нам знаки — такие, как вот этот листок или рисунки.

Как ни странно, Капириги не верит в переселение душ. Он твердо убежден, что смерть — это конец всякого бытия.

Рай для гагуджу — то, что окружает их здесь и сейчас. Посмотрев на Джуарр, в это легко поверить. Но чтобы рай не стал потерянным, его надо заботливо хранить, а это предполагает многочисленные ритуалы и обходы священных мест.

Двоюродный брат и близкий друг Билла Нейджи, Феликс Ианук, занимает среди гагуджу особое место. Он — единственный, кто еще знает все народные песни и похоронные обряды. Поет он под аккомпанемент музыкальных палочек в пещере, и эхо множит его сильный голос, как, наверное, долгие века множило голоса других людей. Ианук очень боится заболеть или умереть: заменить его тогда будет некому.

Когда гагуджу умирает, его останки обертывают тонкой корой и либо предают земле, либо поднимают на специальном помосте повыше в крону дерева. Проходит около года, кости достают, окрашивают алой охрой и торжественно помещают в небольшую пещеру. Все формальности должны соблюдаться неукоснительно, а обряды выполняться верно, иначе душа усопшего не освободится от бренной оболочки. Но и этот церемониал ныне известен лишь Иануку и Нейджи. Больше никто не знает ни песен, ни ритуальных танцев. Продолжателей традиций нет. Размышляя об этом, Ианук порой не может удержаться от слез.

Обычно старики объясняют нежелание молодежи перенимать традиции отсутствием интереса к прошлому. Но среди гагуджу есть небольшая группа молодых людей и девушек, которых заботит судьба их родины. Это юные лесники-аборигены, которые готовятся к работе на землях своего племени. Примерно раз в два года они проходят интенсивный курс подготовки, во время которого изучают не только свою культуру, но и новейшие методы работы в национальных парках.

Среди учеников и сын Нейджи, Джонатан Яррамарна, крепкий смышленый парень с чарующей улыбкой. Он прекрасно понимает, что старики возлагают на него надежды, которые вкупе с обязанностями по уходу за парком вскоре станут для него нелегким бременем. Законы аборигенов и правительственные законы порой приходят в противоречие друг с другом, и молодым людям трудно работать, соблюдая и те, и другие. И все-таки Джонатан, едва выдается свободное время, отправляется на родину племени, в Кэнон-Хилл, охотиться и постигать отцовскую науку.

В один из таких наездов отец и сын рано поутру идут к священному утесу из песчаника, носящему имя «Грезы Ястреба».

Приблизительно на середине склона скалы есть галерея, имеющая не только особое мистическое значение, но и особенно дорогая сердцу Нейджи. Здесь отец подробно рассказывает сыну на родном языке о Гарркайне, буром соколе, живущем на этой скале. Среди изображений рыб и призрачных существ на песчанике виднеется маленький отпечаток человеческой ладони на белом фоне. — Это оставил я,— говорит Нейджи Джонатану.— Мне тогда было лет восемь или девять, и я пришел сюда со своим отцом.

Джонатан тоже прикладывает руку к скале и, набрав в рот белой краски, выдувает ее, будто из пульверизатора. На камне остается четкий след ладони.

Есть в национальном парке Какаду место, куда редко приходят «баланда» — белые люди. Когда-то давно в дремучем буше гагуджу мастерили каменные орудия, а морской крокодил Джинга рисовал наскальные росписи, создавал водоемы и рыл норы в земле. Это место называется Джир-рингбал. Поход туда для гагуджу — праздничное паломничество. В этот день они особенно веселы и добродушны, а их печали растворяются в бурной радости.

Джиррингбал лежит за полосой дождевого леса. Это гладкая скала из кварца. В благоговейном молчании аборигены смотрят сначала вверх, потом — на стену перед собой. Она пестреет рисунками. Тонко выписанное изображение кенгуру обрамлено символическими священными узорами. Неугомонный Капириги первым бросается вперед и начинает громогласно выражать свой восторг. Более сдержанный и задумчивый Илкирр дивится мастерству художника и распознает орнаменты разных родов и кланов. Изредка слышится густой бас дающего пояснения Нейджи. Ученики молча смотрят и слушают стариков.

Под рисунками лежит горка свежеотесанных камней. Осколки камня покрывают довольно большую площадь: когда-то здесь было нечто вроде каменоломни, где сотни поколений гагуджу вытачивали ножи, скребки, наконечники копий.

Кажется, что работники ушли отсюда буквально несколько минут тому назад, но на самом деле никто не пользуется мастерской уже около сорока лет.

Уступая настойчивым советам Капириги и других старейшин, Илкирр показывает ученикам, как вытесывается острый каменный нож, а Капириги демонстрирует, как таким же ножом был проколот его нос, и тут же просовывает в отверстие в носовой перегородке веточку, чтобы показать, как хорош был нож.

Неподалеку блестит чистое круглое озеро.

Джонатан разводит костерок, чтобы сварить чаю, а Нейджи обращается к ученикам с речью:

— Видите этот водопад? Здесь вышел из скал большой крокодил Джин-га. Вы должны знать эту историю. А если сложить все наши сказания вместе, получится повесть о земле, зверях и народе аборигенов. Старики-то ее знают. Вот почему наша страна не меняется уже тысячи лет. Мы учились у своих отцов и матерей. «Садитесь и слушайте»,— говорили они, а кто болтал или норовил сбежать, того слегка покалывали копьем. И мы сидели и слушали. И наука мало-помалу западала в голову. А потом был обряд посвящения. Теперь мы почти растеряли все это, а посему вы должны учиться. Мы уже старики, и жить нам осталось считанные годы. Если вы не станете учиться сейчас, то лет через двадцать заплачете горючими слезами, потому что не будете знать своей истории. Спохватитесь, да поздно. Мы уже уйдем.

Нечасто доводится молодым гагуджу слышать такие слова.
 

«Скала стоит вечно, земля будет вечно. Я умру, и кости мои будут покоиться в пещере или лежать в земле и скоро сами станут землей. А душа моя вернется к моей родине, к матери...»

Горькие и сильные слова.

Национальный парк Какаду - смотреть фото.